Орфей и Эвридика

Сын Аполлона Орфей превзошел самого Аполлона
Силой искусства, с которым он пел и на лире играл.
Лиру ему подарил Аполлон, мастерство в нем взлелеяли музы
И завораживал он все, что внимало ему.
Все замирало в округе с первыми звуками песни:
Люди себя забывали, звери стихали в лесу,
Даже деревья на звук подходили все ближе и ближе
И хороводы вели, нежно листвой шелестя.
Горы, пещеры и скалы в восторге дрожали и пели,
С лирой его золотой песню сливая свою.
Боги и сами всегда с наслажденьем Орфею внимали —
Лучше певца не бывало от сотворенья Земли.
Тайна искусства его сочеталась с не меньшею тайной —
Тайной великой любви, что он к супруге питал.
Звали ее Эвридика, была она смертною нимфой,
Часто с подругами-нимфами звонко смеялась в лесу.
Вот и в тот день роковой она вышла на берег Пенея,
Орфей, играющий на лире
Чтобы цветы собирать и хороводы водить...
Но, наступив на змею, она вскрикнула вдруг, побледнела,
И, словно колос Деметры, тяжко упала в траву.
Горько рыдая, Орфей умолял всех богов на Олимпе
Павшую вновь оживить, взятую душу вернуть.
Но не могли олимпийцы вторгнуться в царство Аида,
Даже бы если хотели, жизни вернуть не могли.
Только он был не таков, чтоб смириться навеки с утратой, —
Сам он за нею решил в черный спуститься Аид.
Щель близ Аорна нашел, что зияет в земле Феспротийской,
И опустился в нее с верною лирой в руках.
Песней своей заплатил он и хмурому вечно Харону,
И злого Кербера пасти тою же песней смежил.
Вот и подземный дворец, и на троне — Аид с Персефоной,
Сладко вкушают они грустную песню его.
Слушают судьи его и людские бесплотные тени,
Муки свои забывая в сладостной песни волнах.
Голод и жажду свою забывает Тантал под скалою,
И колесо Иксиона остановилось под ним,
Камень Сизиф прислонил и уселся, подпершись рукою,
И эвмениды впервые слезы узнали свои.
"О божества, чья обитель глубоко во тьме, под землею, —
Горько воскликнул Орфей, — я опустился сюда
Не для того, чтобы этот мне сумрачный мир ваш увидеть,
И не затем, чтобы Керберу шею тройную связать, -
Ради супруги пришел! Заклинаю же вас я любовью,
Тою, которая некогда соединила и вас!
Вновь Эвридики моей заплетите короткую участь,
Рано ли, поздно ли — все мы возвратимся сюда.
Если же милости мне вы такой оказать не хотите,
Пусть тут останусь и я — радуйтесь смерти двоих!"
Слез Персефона не скрыла. И дрогнуло сердце Аида.
Вот Эвридику ведут. Только условье одно:
Вплоть до того, как они из пещеры на солнце не выйдут,
Взглядов назад не бросать, не возвращаться во тьму.
И по наклонной тропинке пошли они вверх друг за другом,
Он впереди, а она — вслед, сквозь подземную тьму.
Вот уже свет впереди. Ну немножко еще, Эвридика!
И, не стерпев, оглянулся он — и... растворилась она.
Тщетно зовет он ее и объятьями ищет объятий,
Но обнимает лишь воздух, ловит одну пустоту.
И только ласковый голос последним «прости» отозвался,
Слуха его чуть коснулся и погрузился во тьму.
Смертью двойной поражен, возвратился он к берегу Стикса,
Вновь переплыть захотел — лодочник не пропустил.
Так и сидел он семь дней, проливая горючие слезы,
Сил не имея уйти, сил не найдя — умереть.
И, возвратившись во Фракию, помнил свою Эвридику,
Женщин не зная других, новой не зная любви.

(текст из книги Игоря Гусманова «Греческая мифология. Боги»)

Овидий

Публий Овидий Назон (43 до н. э. — 18 н. э.), римский поэт. Любовные элегии, послания; проникнутые юмором и иронией дидактические поэмы «Наука любви», «Средства от любви». Мифологический эпос «Метаморфозы» и «Фасты» (о римских праздниках). В конце жизни, находясь в изгнании, написал «Скорбные элегии» и «Письма с Понта».

Орфей и Эвридика
(отрывок из поэмы «Метаморфозы»)

Жена молодая, в сопровожденье наяд по зеленому лугу блуждая, —
Мертвою пала, в пяту уязвленная зубом змеиным.
Вещий родопский певец, обращаясь к Всевышнему, супругу
Долго оплакивал. Он обратиться пытался и к теням,
К Стиксу дерзнул он сойти, Тенарийскую щель миновал он,
Сонмы бесплотных теней, замогильные призраки мертвых,
И к Персефоне проник и к тому, кто в безрадостном царстве
Самодержавен, и так, для запева ударив по струнам,
Молвил: «О вы, божества, чья вовек под землею обитель,
Здесь, где окажемся все, сотворенные смертными! Если
Можно, отбросив речей извороты лукавых, сказать вам
Правду, дозвольте. Сюда я сошел не с тем, чтобы мрачный
Тартар увидеть, не с тем, чтоб чудовищу, внуку Медузы,
Шею тройную связать, с головами, где вьются гадюки,
Ради супруги пришел. Стопою придавлена, в жилы
Яд ей змея излила и похитила юные годы.
Горе хотел я стерпеть. Старался, но побежден был
Богом Любви: хорошо он в пределах известен наземных, —
Столь же ль и здесь — не скажу; уповаю, однако, что столь же.
Если не лжива молва о былом похищенье, — вас тоже
Соединила Любовь! Сей ужаса полной юдолью,
Хаоса бездной молю и безмолвьем пустынного царства:
Вновь Эвридики моей заплетите короткую участь!
Все мы у вас должники; помедлив недолгое время,
Раньше ли, позже ли — все в приют поспешаем единый.
Все мы стремимся сюда, здесь дом наш последний; вы двое
Рода людского отсель управляете царством обширным.
Так и она: лишь ее положенные годы созреют,
Будет под властью у вас: возвращенья прошу лишь на время.
Если же милость судеб в жене мне откажет, отсюда
Пусть я и сам не уйду: порадуйтесь смерти обоих».
Внемля, как он говорит, как струны в согласии зыблет,
Души бескровные слез проливали потоки. Сам Тантал
Тщетно воды не ловил. Колесо Иксионово стало.
Птицы печень клевать перестали; Белиды на урны
Облокотились; и сам, о Сизиф, ты уселся на камень!
Стали тогда Эвменид, побежденных пеньем, ланиты
Влажны впервые от слез, — и уже ни царица-супруга,
Ни властелин преисподних мольбы не исполнить не могут.
Вот Эвридику зовут; меж недавних теней пребывала,
А выступала едва замедленным раною шагом.
Принял родопский герой нераздельно жену и условье:
Не обращать своих взоров назад, доколе не выйдет
Он из Авернских долин, — иль отымется дар обретенный.
Вот уж в молчанье немом по наклонной взбираются оба
Темной тропинке; крутой, густою укутанной мглою.
И уже были они от границы земной недалеко, —
Но, убоясь, чтоб она не отстала, и в жажде увидеть,
Полный любви, он взор обратил, и супруга — исчезла!
Руки простер он вперед, объятья взаимного ищет,
Но понапрасну — одно дуновенье хватает несчастный,
Смерть вторично познав, не пеняла она на супруга.
Да и на что ей пенять? Иль разве на то, что любима?
Голос последним «прости» прозвучал, но почти не достиг он
Слуха его; и она воротилась в обитель умерших.

(Перевод с латинского С. Шервинского)

Алексей Апухтин

Апухтин Николаевич (1840-93), русский поэт. Основные мотивы лирики — грусть, разочарование, недовольство жизнью. На стихотворения «Ночи безумные», «Забыть так скоро», «День ли царит» и другие Чайковский написал романсы.

Орфей и паяц

Слушать предсмертные песни Орфея друзья собралися.
Нагло бранясь и крича, вдруг показался паяц.
Тотчас же шумной толпой убежали друзья за паяцем…
Грустно на камне один песню окончил Орфей.

Валерий Брюсов

Брюсов, Валерий Яковлевич (1873-1924), русский поэт, переводчик, прозаик, один из родоначальников символизма в русской литературе. Образы античной мифологии, литературы и истории занимают огромное место в его творчестве. Автор драмы «Протесилай умерший», исторических романов и новелл о Древнем Риме («У Мецената», «Алтарь Победы», «Юпитер поверженный», «Рея Сильвия»). Перевел поэму Вергилия «Энеида», стихи Сапфо, древнеримских лириков, драму Эмиля Верхарна «Елена Спартанская».

Боги позволили, Арго достроен,
Отдан канат произволу зыбей.
Станешь ли ты между смелых, как воин,
Скал чарователь, Орфей?

Тифис, держи неуклонно кормило!
Мели выглядывай, зоркий Линкей!
Тиграм и камням довольно служила
Лира твоя, о Орфей!

Мощен Геракл, благороден Менотий,
Мудр многоопытен старец Нелей, —
Ты же предвидел в священной дремоте
Путь предстоящий, Орфей!

Слава Язону! Руно золотое
Жаждет вернуть он отчизне своей
В день, когда вышли на подвиг герои,
Будь им сподвижник, Орфей!

Славь им восторг достижимой награды,
Думами темных гребцов овладей
И навсегда закляни Симплегады
Гимном волшебным, Орфей!

Орфей и Эвридика

О р ф е й :

Слышу, слышу шаг твой нежный
Шаг твой слышу за собой
Мы идем тропой мятежной
К жизни мертвенной толпой.

Э в р и д и к а :

Ты — ведёшь, мне — быть покорной,
Я должна идти, должна…
Но на взорах — облак черный,
Черной смерти пелена.

О р ф е й :

Выше! Выше! Все ступени,
К звукам, к свету, у солнцу вновь!
Там со взоров стают тени,
Там, где ждет моя любовь!

Э в р и д и к а :

Я не смею, я не смею,
Мой супруг, мой друг, мой брат!
Я лишь легкий тенью вею,
Ты лишь тень ведешь назад.

О р ф е й :

Верь мне! Верь мне! У порога
Встретишь ты, как я, весну!
Я, заклявший лирой — бога,
Песней жизнь в тебя вдохну!

Э в р и д и к а :

Ах, что значат все напевы
Знавшим тайну тишины!
Что весна, — кто видел севы
Асфоделевой страны!

О р ф е й :

Вспомни, вспомни! Луг зелёный,
Радость песен, радость пляск!
Вспомни, в ночи — потаённый
Сладко — жгучий ужас ласк!

Э в р и д и к а :

Сердце — мертво, грудь — недвижна.
Что вручу объятья я?
Помню сны, — но непостижна,
Друг мой бедный, речь твоя.

О р ф е й :

Не помнишь! Ты забыла!
Ах, я помню каждый миг!
Нет, не сможет и могила
Затемнить во мне твой лик!

Э в р и д и к а :

Помню счастье, друг мой бедный,
И любовь, как тихий сон…
Но во тьме, во тьме бесследной
Бедный лик твой затемнен…

О р ф е й :

— Так смотри! — И смотрит дико,
Вспять во мрак пустой, Орфей.
— Эвридика! Эвридика! —
Стонут отзвуки теней.

***

Орфей, сын бога, мой учитель,
Меж тигров так когда-то пел...
Я с песней в адову обитель,
Как он, сошел бы, горд и смел.

Но диким криком гимн менады
Покрыли, сбили лавр венца;
Взвив тирсы, рвали без пощады
Грудь в ад сходившего певца.

Так мне ль осилить взвизг трамвайный,
Моторов вопль, рев толп людских?
Жду, на какой строфе случайной
Я, с жизнью, оборву свой стих.

Орфей

Вакханки встретили Орфея
На берегу немолчных вод.
Он, изнывая и немея,
Следил их медленный черед.

Душе, всегда глядящей в тайны,
Где тихо веет Дионис,
Понятен был их бег случайный
И смена сребропенных риз.

Но, опьяненны и безумны,
Почти до чресл обнажены,
Менады вторглись бурей шумной
В его безветренные сны.

Их тирсы зыблились, как травы,
Когда нисходит с гор гроза,
И, полны ярости и славы,
Звенели в хоре голоса.

«Унынье прочь! Мы вечно юны,
Что зимний ветр! Сияет май!
Ударь, певец, в живые струны
И буйство жизни повторяй!

Ты ль, двигавший напевом скалы,
Кому внимали барс и тигр,
Пребудешь молча одичалый
При вольном вое наших игр.

Твой бог — наш бог! Что возрожденье,
Когда до дна прекрасен миг!
Не сам ли в неге опьяненья
И в нас бог Дионис проник.

Вошел он с вестью о победе,
Что смерть давно побеждена, —
Все жизни — в сладострастном бреде,
Вся вечность — в таинстве вина».

Они стремятся, как пантеры,
Но и пантер смирял напев,
И лиру взял, исполнен веры,
Орфей среди безумных дев.

Он им поет о Евридике,
О страшных Орковых вратах...
Но песню заглушают крики...
Уж — камни в яростных руках.

И пал певец с улыбкой ясной.
До брега волны докатив,
Как драгоценность, труп безгласный
Принял на грудь свою прилив.

И пышнокудрые наяды
Безлюдной и чужой земли
У волн, в пещере, в час прохлады,
Его, рыдая, погребли.

Но, не покинув лиры вещей,
Поэт, вручая свой обол,
Как прежде в Арго, в челн зловещий,
Дыша надеждой, перешел.

Владислав Ходасевич

Ходасевич Владислав Фелицианович (1886-1939), русский поэт. С 1922 в эмиграции. В стихах (сборники «Путем зерна», «Тяжелая лира, цикл «Европейская ночь»), сочетающих традицию русской классической поэзии с мироощущением человека 20 века, — конфликт свободной человеческой души и враждебного ей мира. Биография Державина, сборник статей «О Пушкине», книга воспоминаний «Некрополь».

Возвращение Орфея

      О, пожалейте бедного Орфея!
      Как скучно петь на плоском берегу!
Отец, взгляни сюда, взгляни, как сын, слабея,
      Еще сжимает лирную дугу!

      Еще ручьи лепечут непрерывно,
      Еще шумят нагорные леса,
А сердце замерло и внемлет безотрывно
      Послушных струн глухие голоса.

      И вот пою, пою с последней силой
      О том, что жизнь пережита вполне,
Что Эвридики нет, что нет подруги милой,
      А глупый тигр ласкается ко мне.

      Отец, отец! Ужель опять, как прежде,
      Пленять зверей да камни чаровать?
Иль песнью новою, без мысли о надежде,
      Детей и дев к печали приручать?

      Пустой души пустых очарований
      Не победит ни зверь, ни человек.
Несчастен, кто несет Коцитов дар стенаний
      На берега земных веселых рек!

      О, пожалейте бедного Орфея!
      Как скучно петь на вашем берегу!
Отец, взгляни сюда, взгляни, как сын, слабея,
      Еще сжимает лирную дугу!

Мы

Не мудростью умышленных речей
Камням повелевал певец Орфей.

Что прелесть мудрости камням земным?
Он мудрой прелестью был сладок им.

Не поучал Орфей, но чаровал —
И камень дикий на дыбы вставал

И шел — блаженство лечь у белых ног.
Из груди мшистой рвался первый вздох.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Когда взрыдали тигры и слоны
О прелестях Орфеевой жены —

Из каменной и из звериной тьмы
Тогда впервые вылупились — мы.

Марина Цветаева

Цветаева Марина Ивановна (1892-1941), русская поэтесса, драматург, критик. Мотивы одиночества, обреченность любви, неприятие повседневного бытия (сборники «Версты», «Ремесло», «После России; поэма «Крысолов», «Поэма Конца»). Эссеистская проза («Мой Пушкин»; воспоминания о Белом, Брюсове, Волошине, Пастернаке…). На сюжеты греческой мифологии ей созданы трагедии «Ариадна» и «Федра». Покончила жизнь самоубийством.

Эвридика — Орфею

Для тех, отженивших последние клочья
Покрова (ни уст, ни ланит!...),
О, не превышает ли полномочий
Орфей, нисходящий в Аид?

Для тех, отрешивших последние звенья
Земного... На ложе из лож
Сложившим великую ложь лицезренья,
Внутрь зрящим свидания нож.

Уплачено же всеми розами крови
За этот просторный покрой
Бессмертья...

До самых летейских верховий
Любимый, мне нужен покой
Беспамятности…Ибо в призрачном доме
Сём — призрак ты, сущий, а явь —
Я мертвая... Что же скажу тебе, кроме:
«Ты это забудь и оставь!»
Ведь не растревожишь же! Не повлекуся!
Ни рук ведь! Ни уст, чтоб припасть
Устами! — С бессмертья змеиным укусом
Кончается женская страсть.

Уплачено же — вспомяни мои крики! —
За этот последний простор.
Не надо Орфею сходить к Эвридике.
И братьям тревожить сестер.

***

Так плыли: голова и лира,
Вниз, в отступающую даль.
И лира уверяла: — мира!
А губы повторяли: — жаль!

Порой в тоске неутомимой,
Ход замедлялся головы,
Но лира уверяла: — мимо!
А губы ей вослед: — увы!

В даль — зыблющимся изголовьем
Сдвигаемые, как венцом, —
Не лира ль истекает кровью?
Не волосы ли — серебром?

Так, лестницею, нисходящей
Речною — в колыбель зыбей,
Так, к острову тому, где слаще,
Чем где-либо — лжет соловей…

Где осиянные останки?
Волна солёная — ответь!
Простоволосой лесбиянки,
Быть может, вытянула сеть?

Иосиф Бродский

Иосиф Александрович Бродский (1940-1996), русский поэт, эссеист, переводчик. В 1962 году обвинен в тунеядстве и приговорен к пятилетней ссылке в Архангельскую область. С 1972 года в эмиграции. Лауреат Нобелевской премии по литературе (1987). Мифологические мотивы пронизывают его многочисленные тексты .

Орфей и Артемида

Наступила зима. Песнопевец,
не сошедший с ума, не умолкший,
видит след на тропинке волчий
и, как дятел-краснодеревец,
забирается на сосну,
чтоб расширить свой кругозор,
разглядев получше узор,
оттеняющий белизну.

Россыпь следов снега
на холмах испещрила, будто
в постели красавицы утро
рассыпало жемчуга.
Среди полей и дорог
перепутались нити.
Не по плечу Артемиде
их собрать в бугорок.

В скобки берет зима
жизнь. Ветвей бахрома
взгляд за собой влечет.
Новый Орфей за счет
притаившихся тварей,
обрывая большой календарь,
сокращая словарь,
пополняет свой бестиарий.

Алексей Ситдиков

Вперед туда, где солнца тлеют блики,
Ведет Орфей желанную свою.
И никого прекрасней Эвридики
Ни на Земле нет, ни в Раю.
Но жизнь — что миф, где выдумали боги
Закон жестокий:

Идти без права оглянуться,
Шагов не слыша позади,
И не спросить и не коснуться,
Лишь верить и идти…

Ах, мне бы эхо, край мелькнувшей тени,
И стал бы мигом самый долгий срок.
Но странный сон — здесь только через терни,
И то — не зная есть ли прок.
Да только как ни призрачна награда,
А все же надо
Идти без права оглянуться,
Шагов не слыша позади,
И не спросить и не коснуться,
Лишь верить и идти…

А если в час,
когда волшебным светом
бездушный мрак развеет без следа,
ты обернешься,…
А ее с тобою нету…
То что тогда?

— ЧТО   тогда?! —
Тогда назад — в мир, солнцем позабытый,
Под жуткий стон, по дышащей золе,
Чтоб взять с собой ту пленницу Аида,
Что всех прекрасней на Земле.
И снова в путь, в мечте своей сгорая,
На встречу Раю
Идти,
Шагов не слыша позади,
И не спросить и не коснуться,
Лишь верить и идти
без права оглянуться…

Н О   В Е Р И Т Ь ! …

Виктор Гюго

Гюго Виктор Мари (1802-85), французский писатель-романтик. Предисловие к драме «Кромвель» — манифест французских романтиков. Пьесы «Эрнани», «Марион Делорм», «Рюи Блаз» — воплощение бунтарских идей. После государственного переворота Бонапарта эмигрировал, выпустил памфлет «Наполеон Малый» и сборник стихов «Возмездия». Романы «Человек, который смеется», «Отверженные», «Труженики моря», изображающие жизнь разных слоев общества, проникнуты демократическими, гуманистическими идеалами.

Орфей

Ты мне свидетелем, поток шестиисточный,
Ты, Зевс, по воле чьей влекут в тиши полночной
И Рею шесть быков и Сумрак шесть коней,
Ты, великанов род, ты, племя наших дней,
Плутон, губящий нас, Уран, создатель света: —
Ту деву я люблю и слышал речь обета!
Внемли мне, Посейдон, шум моря заглуша:
Я — человечества поющая душа!
И я люблю! Туман дрожит пред силой утра,
Дождь под лучом блести, как искры перламутра,
Борей качает лес, Зефир — поля весны —
Так в нас двоих сердца любовью смущены!
Навеки ту люблю, чье имя Эвридика.
Иначе пусть умру один в пустыне дикой,
Пусть гибнут все цветы и жатва всех полей...

Священные слова таите от людей.

(Перевод с французского Валерия Брюсова)

Перси Биши Шелли

Шелли, Перси Биши (1792-1822), английский поэт-романтик. Творчество насыщено глубоким философским и социальным содержанием. Основные произведения: поэмы «Королева Маб», «Восстание Ислама», «Адонаис», трагедия «Ченчи», трактат «Защита поэзии». Мифологические сюжеты использованы в поэме «Атласская волшебница», в драме «Царь Эдип» и драме «Прометей освобожденный», в которой воплощены идеи утопического социализма.

Что за чудный звук — чуть слышный, скорбный,
Но сладкозвучнее, чем лепет ветра,
Скользящего меж храмовых колонн?

То голос лиры — странницы Орфея.
Его несут ветра, вздыхая горько
О том, что их отторг жестокий царь
От воздух насыщающих звучаний;
Но, уносясь, они с собой влекут
Звук гаснущий, кропя им, как росой,
Сознание.

А он еще поёт?
Я думал, арфу в ярости он бросил,
Когда лишился Эвридики.
Нет!
Сначала он безмолвствовал. Олень

Затравленный помедлит у обрыва
Над быстрою рекой — собаки близко
И лают громко, стрелы настигают, —
И прыгнет он; так и Орфей, терзаем
Клыками жадной, ненасытной скорби,
Стал, как менада, лирой помавать
И вопиял: «Там, где она, — темно!»

Затем исторг из струн гремящих звуки,
Ужасные, глубокие! Увы!
Давным-давно, когда, ему внимая,
Прекрасная, с лучистыми глазами,
Сидела Эвридика рядом с ним,
Он о небесном и высоком пел.
Как ручеек в чеканке мелких волн
Под ветерком весенним блещет ярко
И многогранно отражает солнце,
Струясь напевно в берегах зеленых,
Не умолкая, вечно чистый, свежий,
Так песнь его текла — сверкали в ней
Восторг глубокий, нежная любовь,
В ней, отпрыске амброзии небесном.
Но то прошло. Вернувшись из Аида,
Он сел на одинокий, грубый камень,
Покрытый мхом, среди долины голой,
И полноводный и глубокий ключ
Его неиссякаемое горя
Звук песни гневной к небесам вознёс.
Благого Неба в огненных цветах
Объемлет землю; тихая луна
Прошествуют стремительно, но плавно,
Вставая за восточными холмами.
О небе, о светилах говорю я,
А не о песне; но, чтобы вторить ей,
Пусть одолжит природа мне слова,
Неведомые ранее, иль нужно
Взять от её творений совершенных,
Чтоб выразить Орфея совершенство.
Он более на каменном престоле
Не восседает средь пустыни голой…
Престол обстали, и сама Земля
Из лона материнского ему
Цветы звездоподобные прислала
И травы благовонные — ковром
Устлать тот храм священный, что воздвигла
Его поэзия: у ног его —
Львы хмурые, и резвые козлята,
Бесстрашны от любви, к нему идут,
И червь слепой как будто слышит песню.
Безмолвно птицы головы склоняют
На нижних ветках; даже соловей
Ни звука не проронит в состязанье,
Не внемлет, песнопеньем зачарован.

Поль Валери

Валери, Поль (1871-1945), французский поэт. Первые поэтические опыты Валери, отмеченные влиянием Малларме, печатались еще в начале 1890-х годов. Однако изобразительные средства, унаследованные от символизма, не удовлетворили поэта, и он на двадцать лет уходит в «монастырь собственной души», чтобы разработать свою художественную систему (в виде «нового классицизма», обогащенного методами из философии и точных наук). Воплощением этого явилась поэма «Юная парка». Позже были опубликованы сборники «Альбом старых стихов» и «Чарования». Член Французской Академии.

Орфей

Под сенью миртовой, наедине с Орфеем,
Слагаю мысленно эклоги... Сноп огней
Затмил амфитеатр, где царственным трофеем
Лежит плешивая гора, но вот над ней

Запел Орфей, и гром катящихся камней
Испугом поразил всевластное светило,
Сметая жалобы ослепшие теней:
«Ты стены капища огнем раззолотило!»

Граниты движутся, колеблются, дрожат,
И каждый, тяжестью неслыханной прижат,
Взывает к небесам, где бог играет юный.

Встает полунагой, зарей омытый храм:
Он строит сам себя, он пропоет горам
Одушевленный гимн на лире златострунной.

(Перевод с французского Романа Дубровкина)

Райнер Мария Рильке

Райнер Мария Рильке (1875-1926), австрийский поэт. Родился в Праге. Известность поэту принесли сборники «Часослов», «Книга картин», «Новые стихотворения». Перевел на немецкий язык много произведений французской, итальянской и русской литературы (с частности, «Слово о полку Игореве»).

Орфей. Евридика. Гермес

В тех странных копях обитали души,
прожилками серебряной руды
пронизывая тьму. Среди корней
кровь проступала, устремляясь к людям,
тяжелой, как порфир, казалась кровь.
Она одна была красна.
Там были
никем не населённые леса,
утесы и мосты над пустотою.
И был там пруд, огромный, тусклый, серый.
Навис он над своим далёким дном,
как над землею — пасмурное небо.
Среди лугов тянулась терпеливо
извилистая длинная дорога
единственною бледною полоской.

И этою дорогой шли они.

И стройный человек в одежде синей
шел молча первым и смотрел вперед.
Ел, не жуя, дорогу шаг его,
тяжёлой ношей из каскада складок
свисали крепко стиснутые руки,
почти совсем забыв о лёгкой лире,
которая врастала в левый локоть,
как роза в сук оливковый врастает,
раздваивались чувства на ходу:
взор, словно пёс, бежал вперед стремглав,
бежал и возвращался, чтобы снова
бежать и ждать на ближнем повороте, —
а слух, как запах, мешкал позади.
Порой казалось, достигает слух
тех двух других, которые, должно быть,
не отстают при этом восхожденье.
И снова только звук его шагов,
и снова только ветер за спиною.
Они идут — он громко говорил,
чтобы услышать вновь, как стихнет голос.
И все-таки идут они, те двое,
хотя и медленно. Когда бы мог
он обернуться (если б обернувшись,
он своего деянья не разрушил,
едва-едва свершенного) — увидеть
он мог бы их, идущих тихо следом.

Вот он идет, бог странствий и вестей,
торчит колпак над светлыми глазами,
мелькает посох тонкий перед ним,
бьют крылья по суставам быстрых ног,
её ведет он левою рукою.
Её, ту, так любимую, что лира
всех плакальщиц на свете превзошла,
вселенную создав над нею плачем —
вселенную с полями и ручьями,
с дорогами, с лесами, со зверьем;
всходило солнце в жалобной вселенной,
такое же, как наше, но в слезах,
светилось там и жалобное небо,
немое небо в звездах искаженных...
Её, ту, так любимую...
Шла рядом с богом между тем она,
хоть и мешал ей слишком длинный саван,
шла неуверенно, неторопливо.
Она в себе замкнулась, как на сносях,
не думая о том, кто впереди,
и о своем пути, который в жизнь ведет.
Своею переполнена кончиной,
она в себе замкнулась.
Как плод созревший — сладостью и мраком,
она была полна своею смертью.

Вторичным девством запечатлена,
она прикосновений избегала.
Закрылся пол её. Так на закате
дневные закрываются цветы.
От близости чужой отвыкли руки
настолько, что прикосновенье бога
в неуловимой лёгкости своей
болезненным казалось ей и дерзким.

Навеки перестала быть она
красавицею белокурой песен,
благоуханным островом в постели.
Тот человек ей больше не владел.

Она была распущенной косою,
дождём, который выпила земля,
она была растраченным запасом.

Успела стать она подземным корнем.

И потому, когда внезапно бог
остановил её движеньем резким
и горько произнес: «Он обернулся», —
она спросила удивленно: «Кто?»

Там, где во тьме маячил светлый выход,
стоял недвижно кто-то, чьё лицо
нельзя узнать. Стоял он и смотрел,
как на полоску бледную дороги
вступил с печальным взглядом бог посланец,
чтобы в молчанье тень сопровождать,
которая лугами шла обратно,
хоть и мешал ей слишком длинный саван, —
шла неуверенно, неторопливо...

(Перевод с немецкого Владимира Летучего)

Сонеты к Орфею

Как девочка почти… Ее принес
союз счастливой лиры и напева.
Она пришла, веснянка, королева,
и полонила слух мой, и из роз

постель постлала в нем. И сном ее
стал весь наш мир, и я, пленный, слушал
и леса шум, и луга забытье,
и собственную, замершую, душу.

О звонкий бог, как ты сумел найти
таких гармоний звуки, что проснуться
она не жаждет? Встала, чтоб почить.

А смерть ее? Дано ль нам уловить
мотив последний этот? - Струны рвутся…
Она уходит… Девочка почти…

(Перевод с немецкого Альберта Карельского)

***

О, дерево! Восстань до поднебесья!
Цвети, послушный слух! Орфей поет.
И все умолкло. Но в молчаньи песне
был предназначен праздник и полет.

Прозрачным стал весь лес. К певцу теснились
и зверь из нор, и жители берлог.
Уже не хищный умысел их влек,
и не в молчаньи звери затаились, —

они внимали. Низкий рев и рык
смирился в их сердцах. Там, где недавно,
как гость незваный, оробел бы звук, —

в любой норе, убежище от вьюг,
где тьма и жадность властвовали явно, —
ты песне храм невиданный воздвиг.

(Перевод с немецкого Грейнема Ратгауза)

***

Нежные, чаще входите в пределы
чуждого вздоха, который подчас,
двоясь на щеках, восполняет пробелы
единым трепетом сзади вас.

О, вы блаженны, пока вы целы;
исток ваш в сердце еще не угас.
Лук для стрел, для мишени стрелы,
улыбчивый блеск заплаканных глаз.

Не бойтесь даже тяжелой раны,
земле верните тягостный гнет;
тяжелы горы и океаны…

Деревья носят свое убранство,
посажены вами… Кто их снесет?
А воздух… А мировое пространство…

(Перевод с немецкого Владимира Микушевича)

***

Не воздвигай надгробья. Только роза
да славит каждый год его опять.
Да, он — Орфей. Его метаморфоза
жива в природе. И не надо знать

иных имен. Восславим постоянство.
Певца зовут Орфеем. В свой черед
и он умрет, но алое убранство
осенней розы он переживет.

О, знали б вы, как безысходна смерть!
Орфею страшно уходит из мира.
Но слово превзошло земную твердь.

Он — в той стране, куда заказан путь.
Ему не бременит ладони лира.
Он поспешил все путы разомкнуть.

(Перевод с немецкого Грейнема Ратгауза)

***

Но до конца ты, божественный и сладкогласный,
жертва менад, которыми ты пренебрег;
из разъяренного крика извлек ты, прекрасный,
только гармонию, от разрушенья далек.

Не удалось им разбить драгоценностей двух,
лиры и головы, хотя в тебя злобно бросали
камни, но даже от них тебя звуки спасали,
ибо камни смягчались, обретшие слух.

И, наконец, растерзала тебя ненасытная месть,
но твою песню во льва и в скалу заронила,
в птицах, в деревьях, везде твоя певчая весть.

Бог погибший! Твой след в нас навеки проник;
лишь потому, что тебя вражда расчленила,
уши природы мы и ее же язык.

(Перевод с немецкого Владимира Микушевича)

***

Уйдешь, придешь и дорисуешь танец,
чертеж среди созвездий обретя,
в чем превосходит смертный чужестранец
угрюмую природу; ты, дитя,

ты помнишь, как она заволновалась,
услышав невзначай: поет Орфей,
и дерево с тобой соревновалось,
подсказывая трепетом ветвей,

откуда доносился этот звук;
так ты узнала место, где звучала
и возносилась лира, средоточье

неслыханное. Шаг твой — полномочье
прекрасного, и ты уже сначала
поверила: придет на праздник друг.

(Перевод с немецкого Владимира Микушевича)

Конрад Цельтис

Цельтис Конрад (1459-1508), немецкий писатель. Писал на латинском языке. В трактатах («Искусство версификации и стихотворства») и лирике («Четыре книги любовных стихов») развивал гуманистические идеи Возрождения.

Ты, о певец, творец звонкострунной лиры,
Пинд и Геликон возлюбивший древле,
К нам теперь явивись, не отвергли нашей
Песни призывной!

Пусть придут с тобой баловницы музы,
Пусть поют, резвясь, под студеным небом.
Край наш посети, где неведом сладкий
Голос кифары!

О Орфей, что певал пеласгам,
Пеньем за собой увлекая следом
Хищное зверьё, дерева с корнями,
Ланей проворных...

***

...Уж с тобою, Орфей наш, кончились добрые годы,
Когда рощи пускались за тобой в хороводы.
Песни поют глухие неутешной подруге,
Недопетые песни благодарны округи...

Яннис Рицос

Яннис Рицос (родился в 1909), греческий поэт. Родился в семье разорившегося землевладельца. Перевел на греческий язык поэму Блока «Двенадцать» и стихи Маяковского. В годы второй мировой войны принимал участие в Сопротивлении, после войны подвергался преследованиям, прошел через концлагеря. Выпустил более 50 книг: «Тракторы», «Пирамиды», «Лунная соната», «Свидетельства», поэмы «Эпитафии», «Филоктет», «Орест»…

Орфею

Этим летом под созвездием Лиры мы сидели в задумчивости.
Что с того, что Аида и Персефону ты околдовал своей песней,
и вернули тебе Эвридику? Ты сам разуверился в силе своей
и обернулся, чтобы убедиться, и в царстве теней она опять потерялась под серебристыми тополями. И, сгорбленный
от неисполнимого, ты возгласил на лире
одиночество как свою последнюю истину.
Этого тебе никогда не простили ни боги, ни люди.
Тело твоерастерзали Менады на берегах бездонного Эвра.
Только лира твоя и твоя голова по воле течения суши достигли.
                 Так в чем оправдание песни твоей?
Разве минутный (и мнимый) союз мрака и света?
Или разве что Музы повесили бедную лиру твою среди звезд?

Под этим созвездием нынешним летом мы сидели в задумчивости.

(Перевод с новогреческого Юнны Мориц)

Франсиско де Кеведо-и-Вильегас

Кеведо-и Вильегас Франсиско (1580-1645), испанский писатель. В плутовском романе «История жизни пройдохи по имени дон Паблос», цикле социально-политических памфлетов «Сновидения», сборнике новелл «Час воздаяния, или Разумная Фортуна» создал сатирическую панораму Испании 17 века.

На Орфея

Когда Орфей за Эвридикой
В Аид спустился, бог Плутон
Был беспредельно возмущен
Такою дерзостью великой.
Запел пленительный Орфей,
Как никогда не пел. Однако,
Хотя Плутону в царстве мрака
Вдруг стало на душе светлей,
Багровый от негодованья,
Вернул Орфею он жену,
Что было даже в старину
Тягчайшей мерой наказанья.
Засим смягчился грозный бог
И смертному в вознагражденье
За удивительное пенье
Вновь потерять ее помог.

(Перевод с испанского Виктора Васильева)

Люсеберт

Люсеберт (родился в 1924), нидерландский художник и поэт. Сатирическим стихам Люсеберта присуще социальное звучание, ряд стихов обращен против неофашизма. Люсеберт не только соединяет в себе поэта и художника, он пишет многочисленные стихи о живописи и художниках, иллюстрирует свои и чужие поэтические сборники.

Орфей

стало зябко в предутренней старости
песня попросилась на пенсию
лобик луны почернел как гробик
очнулись очи
утреннее выдалось словечко славное утречко
уточка солнца закинула удочку света
на которою клюнул певец и осел во вселенной
мудрой мудреной утренней

о зеро человеческих костей!
дурная слава придурковатая слава
охапки и охулки вакханок
раз дерзаешь значит будешь растерзан
бог шлет нам стихи в конвертах запечатанных
кровью
которые мы разрываем
как потом — опамятовавшись — могилы

концерт орфея?
орфей конверт?
невероятно

похоже на правду

время разбрасывать камни и время забрасывать
камнями
время забрасывать слова и время перебрасываться
словами
с воем ветра который твердит свое
с воем с воем с воем

свойные леса землиственные разлуки
свайные города спасенья камыши заблудшей души
танец на проволочке смерти и наволочке жизни
судьба храпит как лошадь
и только тайная раковина
затаенная в руке
должна петь и пить время
время подбрасывать слова и отбрасывать камни
отречься от речи
отказаться даже от речения отречения
и только тайная раковина затаенная в руке
останется роковою тайной

(Перевод с нидерландского Виктора Топорова)

Виктория Орти

Виктория Орти родилась в Ленинграде в 1970 году. Приехала в Израиль в 1991 году. Живет в городе Беэр-Шева (Вирсавия). Выпустила три книги стихов: «Слушай меня, слушай...», «К Тебе обращаюсь» и «Молитва по дороге в Иерусалим. Переводы на английский и иврит. Член Союза писателей Израиля.

Эвридика

Пространство поделив на до и после,
чертою разделив,
смотрю на небо, обращаясь в просинь
пока Незримый к выходу не просит,
иль переходу Тель-Авив —
             Аид.
Ничтожно сомневаясь в поощренье
своих земных прозрачнейших побед,
заранее прощания — прощенье
прошу, себя настроив на ответ
лишённый смысла, схожий с многоточьем
среди строки,
(но... всё же... я дышала... и стихи
писались ночью).
_________________________

Начало было.
Слово, жест,
             прикосновение губами.
Восточный сумрак рдел окрест,
гортанно дети напевали
чужую песню.
Ты воскрес
внезапно.
Черные сандалии
валялись около стола.
Тысячелетья превратились
в ничто.
Я столько зим ждала,
привыкнув к ожиданью
             или
подсчёту череды ночей
привычно-терпких,
и
ничьей
себя считала на года —
нигде, ни с кем и никогда...
________________________

О р ф е й – Э в р и д и к е :

В ином измерении ты многолика, грустна, весела, делаешь все
что захочешь
по вечерам,
по утрам
собираешь цветы
и озёрные воды щекочешь
босыми ногами, идиллия, словом.
Нимфа, придумка, болванчик лесной,
Эвридика, незнаемая, НОВАЯ.
           А,
может быть, волосы дымом пропахли, дымом и серой,
птицы прозрачны, ахай-не ахай, свет не белеет серый.
           А,
может быть, спишь, в калачик свернувшись
на чистой постели,
родители ходят неслышно.
И снятся тебе только высь да тишь, но
звёздные высь да тишь,
где
имя твоё похоже
на рокот воды водопадной,
на «мур» всех кошачьих
людей и животных.
Ознобом по коже,
холодком под лопаткой.
(Вспомнишь —
заплачешь, слёзно заплатишь,
не помня о прочих,
без продыха.)
__________________________

Смерть — это навсегда. Жизнь — это ненадолго.
Свой срок случайно угадав спешу умолкнуть.
Мне под фракийскою звездой нелепо мокнуть,
к тебе спускаюсь за тобой — я в самоволку!
Степным волчарой подскулю,
полынь глотая, чужую землю под скулу, в ночи растаяв.
Горизонтальною чертой мой мир отчерчен,
к тебе спускаюсь — за тобой — в пределы Смерти.
Заснув, проснуться, оглядев чужие стороны.
Крылом прикрыв черты свои
умолкли соловьи
и вороны.
Помысля о небытие, готов свихнуться.
Побыть с тобой наедине —- и в пропасть ухнуть.
Прикосновение к такой (живущей!) плоти
равно
Вселенную рукой задеть в полёте.
______________________

Э в р и д и к а – О р ф е ю :

Чую издалека.
Дух — существо всезнающее.
Поторопись, пока
церберы спят лающие.
Поторопись,
наперёд
знаю всё, что случится.
У нас впереди не год, прошёл — никогда не настичь его.
У нас впереди всего — мгновенье полёта птичьего.
У нас впереди — вздыхать, все — порознь,
но — точка:
отступит подземная рать
этой ночью.

Мы двуединый монстр, мы отшагаем исправно
поросли диких вёрст в
           поросли разнотравной.
Дышится, значит, жить
выпало нам двуедино,
тысячелетья — вжиг —
мимо.
Но ослабеет рука, ты — впереди, ведущий.
В будущем, наверняка, будет хуже — не лучше.
Оборотясь на меня, к мёртвым меня низвергнув,
плакать не смей, пьяня влажной печалью бездну...
В стан живодышащих путь
вместе нам непомерен.
Только, пожалуйста,

Она далека, но похожа чуть-чуть на отраженье моё... Шарфик сиреневый брошу на грудь, ангел стишок пропоёт. Серый забор, синеглазый солдат (вроде знакомый) ключик протянет и скажет от дома, только нельзя оглянуться назад. Только нельзя оглянуться на мглу, облики, блики. Я не смогу, дорогой, не смогу путь повторить Эвридики. Станет уютно и вдосталь тепла, платья да броши. Вот по щеке потекла-утекла память о прошлом...