§ 5. Отрывок о Геракле из книги
«Метаморфозы» (Публий Овидий Назон)

	   Древле Юпитера сын, с молодой возвращаясь супругой
	К отчим стенам, подошел к стремительным водам Эвена;
	Больше обычного вздут был поток непогодою зимней,
	В водоворотах был весь, прервалась по нему переправа.
	Неустрашим за себя, за супругу Геракл опасался.
	Тут подошел к нему Несс — и могучий, и знающий броды.
	«Пусть, доверившись мне, — говорит, — на брег супротивный
	Ступит она, о Алкид! Ты же — сильный — вплавь переправься».
	Бледную, перед рекой и кентавром дрожавшую в страхе,
	Взял калидонку герой-аониец и передал Нессу.
	Сам же, — как был, отягчен колчаном и шкурою львиной, —
	Палицу, также и лук, на берег другой перекинул, —
	«Раз уж пустился я вплавь, — одолею течение!» — молвил.
	Смело поплыл; где тише места на реке, и не спросит!
	Даже не хочет, плывя, забирать по теченью потока.
	Только он брега достиг и лук переброшенный поднял,
	Как услыхал вдруг голос жены и увидел, что с ношей
	Хочет кентавр ускользнуть. «На ноги надеясь напрасно,
	Мчишься ты, дерзкий, куда? — воскликнул он. 
			— Несс двоевидный,
	Слушай, тебе говорю, — себе не присваивай наше!
	Если ты вовсе ко мне не питаешь почтенья, припомнить
	Мог бы отца колесо и любви избегать запрещенной.
	Но от меня не уйдешь, хоть на конскую мощь положился.
	Раной настигну тебя, не ногами!» Последнее слово
	Действием он подтвердил: пронзил убегавшего спину
	Острой вдогонку стрелой, — и конец ее вышел из груди.
	Только он вырвал стрелу, как кровь из обоих отверстий
	Хлынула, с ядом смесясь смертоносным желчи лернейской,
	Несс же ту кровь подобрал: «Нет, я не умру неотмщенным!» —
	Проговорил про себя и залитую кровью одежду
	Отдал добыче своей, — как любовного приворот чувства.
	Времени много прошло, и великого слава Геракла
	Землю наполнила всю и насытила мачехи злобу.
	Помня обет, Эхалию взяв, победитель собрался
	Жертвы Кенейскому жечь Юпитеру. Вскоре донесся
	Слух, Деянира, к тебе — молва говорливая рада
	К истине ложь примешать и от собственной лжи вырастает, —
	Слышит и верит жена, что Амфитрионида пленила
	Дева Иола вдали. Потрясенная новой изменой,
	Плакать сперва начала; растопила несчастная муку
	Горькой слезой; но потом, — «Зачем я, однако, — сказала, —
	Плачу? Слезы мои лишь усладой сопернице будут.
	Скоро прибудет она: мне что-нибудь надо придумать
	Спешно, чтоб ложем моим завладеть не успела другая.
	Плакать ли мне иль молчать? 
		В Калидон ли вернуться, остаться ль?
	Бросить ли дом? Иль противиться, средств иных не имея?
	Что, если я, Мелеагр, не забыв, что твоею сестрою
	Я рождена, преступленье свершу и соперницы смертью
	Всем докажу, какова оскорбленной женщины сила!»
	В разные стороны мысль ее мечется! Все же решенье
	Принято: мужу послать напоенную Нессовой кровью
	Тунику, чтобы вернуть вновь силу любви ослабевшей.
	Лихасу дар, неизвестный ему, снести поручает, —
	Будущих бедствий залог! Несчастная ласково просит
	Мужу его передать. Герой принимает, не зная;
	Вот уж он плечи облек тем ядом Лернейской Ехидны.
	Первый огонь разведя и с мольбой фимиам воскуряя,
	Сам он из чаши вино возливал на мрамор алтарный.
	Яд разогрелся и вот, растворившись от жара, широко
	В тело Геракла проник и по всем его членам разлился.
	Сколько он мог, подавлял привычным мужеством стоны, —
	Боль победила его наконец, и алтарь оттолкнул он
	И восклицаньями всю оглашает дубравную Эту.
	Медлить нельзя: разорвать смертоносную тщится рубаху,
	Но, отдираясь сама, отдирает и кожу. Противно
	Молвить! То к телу она прилипает — сорвать невозможно! —
	Или же мяса клоки обнажает и мощные кости.
	Словно железо, когда погрузишь раскаленное в воду,
	Кровь у страдальца шипит и вскипает от ярого яда.
	Меры страданию нет. Вся грудь пожирается жадным
	Пламенем. С тела всего кровяная испарина льется.
	Жилы, сгорая, трещат. И, почувствовав, что разъедает
	Тайное тленье нутро, простер к небесам он ладони.
	«Гибелью нашей, — вскричал, — утоляйся, Сатурния, ныне!
	О, утоляйся! С небес, о жестокая, мукой любуйся!
	Зверское сердце насыть! Но если меня пожалел бы
	Даже и враг, — ибо враг я тебе, — удрученную пыткой
	Горькую душу мою, для трудов порожденную, вырви!
	Смерть мне будет — как дар, и для мачехи — дар подходящий!
	Некогда храмы богов сквернившего путников кровью,
	Я Бузирида смирил; у Антея свирепого отнял
	Я материнскую мощь; не смутил меня пастырь иберский
	Тройственным видом, ни ты своим тройственным видом, 
			о Цербер!
	Руки мои, вы ль рогов не пригнули могучего тура?
	Ведомы ваши дела и Элиде, и водам Стимфалы,
	И Партенийским лесам. Был доблестью вашей похищен
	Воинский пояс с резьбой, фермодонтского золота; вами
	Взяты плоды Гесперид, береженные худо Драконом.
	Противостать не могли мне кентавры, не мог разоритель
	Горной Аркадии — вепрь, проку в том не было Гидре,
	Что от ударов росла, что мощь обретала двойную.
	Разве фракийских коней, человечьей насыщенных кровью,
	Я, подойдя, не узрел у наполненных трупами яслей,
	Не разметал их, узрев, не пленил и коней и владельца?
	В этих задохшись руках, и Немейская пала громада.
	Выей держал небеса. Утомилась давать приказанья
	В гневе Юнона; лишь я утомленья не знаю в деяньях!
	Новая ныне напасть, — одолеть ее доблесть бессильна,
	Слабы копье и броня; в глубине уж по легким блуждает,
	Плоть разъедая, огонь и по всем разливается членам.
	Счастлив меж тем Эврисфей! И есть же, которые верят,
	В существованье богов!» — сказал, и по верху Эты
	Вот уже шествует он, как тур, за собою влачащий
	В тело вонзившийся дрот, — а метавший спасается бегством.
	Ты увидал бы его то стенающим, то разъяренным,
	Или стремящимся вновь изорвать всю в клочья одежду,
	Или валящим стволы, иль исполненным гнева на горы,
	Или же руки свои простирающим к отчему небу.
	Лихаса он увидал трепетавшего, рядом в пещере
	Скрытого. Мука в тот миг все неистовство в нем пробудила.
	«Лихас, не ты ли, — вскричал, — мне передал дар погребальный?
	Смерти не ты ли виновник моей?» — а тот испугался,
	Бледный, дрожит и слова извинения молвит смиренно.
	Вот уж хотел он колена обнять, но схватил его тут же
	Гневный Алкид и сильней, чем баллистой, и три и четыре
	Раза крутил над собой и забросил в Эвбейские воды.
	Между небес и земли отвердел он в воздушном пространстве, —
	Так дожди — говорят — под холодным сгущаются ветром,
	И образуется снег, сжимается он от вращенья
	Плавного, и, округлись, превращаются в градины хлопья.
	Так вот и он: в пустоту исполинскими брошен руками,
	Белым от ужаса стал, вся влажность из тела исчезла,
	И — по преданью веков — превратился в утес он бездушный.
	Ныне еще из Эвбейских пучин выступает высоко
	Стройной скалой и как будто хранит человеческий облик.
	Как за живого — задеть за него опасается кормщик, —
	Лихасом так и зовут. Ты же, сын Юпитера славный,
	Древ наломав, что на Эте крутой взрасли, воздвигаешь
	Сам погребальный костер, а лук и в уемистом туле
	Стрелы, которым опять увидать Илион предстояло,
	Сыну Пеанта даешь. Как только подбросил помощник
	Пищи огню и костер уже весь запылал, на вершину
	Груды древесной ты сам немедля немейскую шкуру
	Стелешь; на палицу лег головой и на шкуре простерся.
	Был же ты ликом таков, как будто возлег и пируешь
	Между наполненных чаш, венками цветов разукрашен!
	Стало сильней между тем и по всем сторонам зашумело
	Пламя, уже подошло к его телу спокойному, он же
	Силу огня презирал. Устрашились тут боги, что гибнет
	Освободитель земли; и Юпитер с сияющим ликом
	Так обратился к богам: «Ваш страх — для меня утешенье,
	О небожители! Днесь восхвалять себя не устану,
	Что благородного я и отец и правитель народа,
	Что обеспечен мой сын благосклонностью также и вашей.
	Хоть воздаете ему по его непомерным деяньям,
	Сам я, однако, в долгу. Но пусть перестанут бояться
	Верные ваши сердца: презрите этейское пламя!
	Все победив, победит он огонь, созерцаемый вами.
	Частью одной, что от матери в нем, он почувствует силу
	Пламени. Что ж от меня — вековечно, то власти не знает
	Смерти, и ей непричастно, огнем никаким не смиримо.
	Ныне его, лишь умрет, восприму я в пределах небесных
	И уповаю: богам всем будет подобный поступок
	По сердцу. Если же кто огорчится, пожалуй, что богом
	Станет Геракл, то и те, хоть его награждать не желали б,
	Зная заслуги его, поневоле со мной согласятся».
	Боги одобрили речь, и супруга державная даже
	Не омрачилась лицом, — омрачилась она, лишь услышав
	Самый конец его слов, и на мужнин намек осердилась.
	А между тем что могло обратиться под пламенем в пепел,
	Мулькибер все отрешил, и обличье Гераклово стало
	Неузнаваемо. В нем ничего материнского боле
	Не оставалось. Черты Юпитера в нем сохранились.
	Так змея, обновясь, вместе с кожей сбросив и старость,
	В полной явясь красоте, чешуей молодою сверкает.
	Только тиринфский герой отрешился от смертного тела,
	Лучшею частью своей расцвел, стал ростом казаться
	Выше и страх возбуждать величьем и важностью новой.
	И всемогущий отец в колеснице четверкой восхитил
	Сына среди облаков и вместил меж лучистых созвездий.

К предыдущей главе