§ 4. Публий Овидий Назон «Метаморфозы»
(перевод С.В. Шервинского)

О Девкалионе и Пирре
(из книги первой)

	      Кару избрал Громовержец — человеческий род под водою
	    Вздумал сгубить и с небес проливные дожди опрокинул.
	    Он Аквилона тотчас заключил в пещерах Эола
	    И дуновения все, что скопления туч отгоняют.
	    Выпустил Нота. И Нот на влажных выносится крыльях, —
	    Лик устрашающий скрыт под смольно-черным туманом,
	    Влагой брада тяжела, по сединам потоки струятся,
	    И облака на челе; и крылья и грудь его в каплях.
	    Только лишь сжал он рукой пространно нависшие тучи,
	    Треск раздался, и дожди, дотоль запертые, излились,
	    В радужном платье своем, Юноны вестница, воды
	    Стала Ирида сбирать и ими напитывать тучи.
	    В поле хлеба полегли; погибшими видя надежды,
	    Плачет селянин: пропал труд целого года напрасный.
	    Не удовольствован гнев Юпитера — небом; лазурный
	    Брат помогает ему, посылая воды на помощь.
	    Реки созвал, и, когда под кров своего господина
	    Боги речные вошли, — «Прибегать к увещаниям долгим
	    Незачем мне, — говорит. — Свою всю силу излейте!
	    Надобно так. Отворите дома, отодвиньте преграды
	    И отпустите тотчас всем вашим потокам поводья».
	    Так приказал. И они родникам расширяют истоки
	    И, устремляясь к морям, в необузданном катятся беге.
	    Сам он трезубцем своим о землю ударил. Она же
	    Дрогнула вся и воде на свободу открыла дорогу.
	    И по широким полям, разливаясь, несутся потоки;
	    Вместе с хлебами несут деревья, людей и животных,
	    Тащат дома и все, что в домах, со святынями вместе.
	    Ежель остался дом, устоял пред такою бедою
	    Неповрежденный, то все ж он затоплен водою высокой,
	    И уже скрыты от глаз погруженные доверху башни.
	    Суша и море слились, и различья меж ними не стало,
	    Все было — море одно, и не было брега у моря.
	    Кто перебрался на холм, кто в лодке сидит крутобокой
	    И загребает веслом, где сам обрабатывал пашню.
	    Тот над нивой плывет иль над кровлей утопшего дома
	    Сельского. Рыбу другой уже ловит в вершине у вяза,
	    То в зеленеющий луг — случается — якорь вонзится,
	    Или за ветви лозы зацепляется гнутое днище.
	    Там, где недавно траву щипали поджарые козы,
	    Расположили свои неуклюжие туши тюлени.
	    И в изумленье глядят на рощи, грады и зданья
	    Девы Нереевы. В лес заплывают дельфины, на сучья
	    Верхние вдруг налетят и, ударясь, дуб заколеблют.
	    Волк плывет меж овец, волна льва рыжего тащит,
	    Тащит и тигров волна; не впрок непомерная сила
	    Вепрю, ни ног быстрота влекомому током оленю.
	    Долго земли проискав, куда опуститься могла бы,
	    Падает в море, кружа, с изнемогшими крыльями птица,
	    Залиты были холмы своевольем безмерной пучины, —
	    В самые маковки гор морской прибой ударяет.
	    Гибнет в воде большинство; а немногих, водой пощаженных,
	    При недостатке во всем, продолжительный голод смиряет.

	        От Аонийских вершин отделяет Эту Фокида, —
	    Тучные земли, дотоль они землями были, теперь же
	    Моря частица, воды небывалой широкое поле.
	    Там крутая взнеслась гора двухвершинная к звездам,
	    Именованьем. — Парнас; облаков верхи ее выше.
	    К ней-то Девкалион — остальное вода покрывала —
	    С брачной подругой своей пристал на маленькой лодке,
	    Нимфам корикским они и гор божествам помолились,
	    Вещей Фемиде, тогда прорицалищем оным владевшей,
	    Не было лучше вовек, ни правдолюбивее мужа,
	    Богобоязненна так ни одна не бывала из женщин.
	    И как Юпитер узрел, что мир стал жидким болотом,
	    И что остался он там из стольких тысяч единым,
	    И что осталась она из стольких тысяч единой,
	    Оба невинны душой, богов почитатели оба, —
	    Он облака раскидал, Аквилоном туман отодвинул,
	    Земли явил небесам и выси эфирные землям.
	    Моря недолог был гнев; сложив о трех зубьях оружье,
	    Воды владыка морской усмиряет и вставшего поверх
	    Волн голубого зовет Тритона, чьи отроду плечи
	    В алых ракушках, и дуть велит в трубицу морскую:
	    Этим он знак подает отозвать и потоки и волны.
	    Выбрал из раковин тот пустую трубу завитую,
	    Что расширяется вверх от низа крученого; если
	    В море такую трубу на просторе наполнить дыханьем,
	    Голос достигнет брегов, где солнце встает и ложится.
	    И лишь коснулось трубы божество с брадой увлажненной,
	    Лишь громогласно она заиграла отбой по приказу,
	    Все услыхали ее потоки, — земные, морские, —
	    Грозный приказ услыхав, потоки ей все покорились.
	    Реки спадают, уже показались возникшие холмы;
	    Море опять в берегах и в руслах полные реки,
	    И выступает земля, с убываньем воды прибывая.
	    К вечеру долгого дня и лесов показались макушки
	    Голые, тина у них еще на ветвях оставалась.
	    Мир возродился земной. И увидев, что так опустел он
	    И что в печали земля глубоким объята молчаньем,
	    Девкалион, зарыдав, к своей обращается Пирре:
	    «Нас, о сестра, о жена, о единая женщина в мире,
	    Ты, с кем и общий род, и дед у обоих единый,
	    Нас ведь и брак съединил, теперь съединяет опасность, —
	    Сколько ни видит земли Восток и Запад, всю землю
	    Мы населяем вдвоем. Остальное все морю досталось.
	    Но и поныне еще не вполне мы уверены в нашей
	    Жизни, еще облака наполняют нам ужасом душу.
	    Что, если б ты без меня судьбы избежала, бедняжка,
	    Было бы в сердце твоем? И как бы могла одинокой
	    Ты этот страх пережить? И кто б твои муки утешил?
	    Я, о поверь, если б ты оказалась добычею моря,
	    Сам за тобою, жена, оказался б добычею моря.
	    О, если б мог возродить я народы искусством отцовским,
	    О, если б души вливать умел в изваянья из глины!
	    Ныне же в нас лишь двоих сохраняется смертных порода;
	    Так уж угодно богам, чтоб людей образцом мы остались».
	    Оба заплакали. Им захотелось молиться небесным
	    Силам и помощи их попросить, о судьбине гадая.
	    Медлить не стали они. Подходят к водам Кефиса,
	    Что непрозрачны еще, по руслу знакомому льются.
	    Там, водяную струю возлияв, себе оросили
	    Платье и темя они, потом направиться оба
	    В храм богини спешат, которого кровля белела,
	    Грязным покрытая мхом, алтари ж без огня пребывали:
	    И лишь коснулись они храмовых ступеней, как упали
	    Наземь, устами прильнув к холодному камню, — и вместе
	    Молвили так, трепеща: «Коль Вышние правой мольбою
	    Могут смягчиться, и гнев умилостивляется божий,
	    Молви, Фемида, каким искусством убыток восполнить
	    Нашего рода; подай, добрейшая, помощь в потопе!»
	    И умягчилась она и рекла: «Выходите из храма;
	    Головы ваши покрыв, одежд пояса развяжите
	    И через плечи назад мечите праматери кости».
	    Остолбенели они, и нарушила первой молчанье
	    Пирра; богини она покориться веленьям не хочет;
	    Молит прощенья себе; уста оробели, боится
	    Матери тень оскорбить, назад ее кости кидая.
	    Но повторяют меж тем слепое неясное слово,
	    Участь предрекшее им, и сами с собой размышляют.
	    Ласковой речью тогда Прометид обращается мягко
	    К Эпиметиде. «Иль мы, — говорит, — ошиблись в догадке,
	    Иль благочестен и нам не внушит беззаконья оракул.
	    Наша праматерь — земля. В телесах ее скрытые кости,
	    Думаю — камни. Кидать их за спину нам повеленье».
	    Хоть толкованьем таким убедил супруг Титаниду,
	    Все же надежда смутна, — настолько к советам небесным
	    Мало доверья у них. Но что за беда попытаться?
	    Вот и сошли; покрывают главу, распоясали платья
	    И, по приказу, назад на следы свои камни бросают.
	    Камни, — поверил бы кто, не будь свидетелем древность? —
	    Вдруг они стали терять постепенно и твердость и жесткость,
	    Мягкими стали, потом принимали, смягчившись, и образ,
	    После, когда возросли и стала нежней их природа,
	    Можно было уже, хоть неявственный, облик увидеть
	    В них человека, такой, как в мраморе видев початом, —
	    Точный еще не совсем, изваяниям грубым подобный.
	    Часть состава камней, что была земляною и влажный
	    Сок содержала в себе, пошла на потребу для тела;
	    Крепкая ж часть, что не гнулась совсем, в костяк обратилась,
	    Жилы же в части камней под тем же остались названьем.
	    Времени мало прошло, и, по воле Всевышних, каменья
	    Те, что мужчина кидал, и внешность мужчин обретали;
	    А из-под женских бросков вновь женщины в мир возвращались.
	    То-то и твердый мы род, во всяком труде закаленный,
	    И доказуем собой, каково было наше начало!

К предыдущей главе