§ 2. Одиссея (в переводе В.В Вересаева)

Песнь двадцатая. Перед умерщлением женихов

Стал себе ложе готовить в сенях Одиссей богоравный.
Вниз воловью постлал недубленую шкуру, а сверху
Много овчин набросал от овец, женихами убитых.
А Евриклея, как лег он, его одеялом покрыла.
Там Одиссей, женихам истребление в мыслях готовя,
Глаз не смыкая, лежал. Из зала в то время служанки,
Бывшие также и раньше в любовной связи с женихами,
Весело вон выбегали, смеясь меж собой и болтая.
Дух Одиссеев в груди у него глубоко возмутился.
Долго он в духе и в сердце своем колебался, не зная,
Броситься ль прямо на них и всех перебить беспощадно
Или позволить и эту им ночь провести с женихами —
В самый последний уж раз. Внутри его сердце рычало.
Как над щенятами стоя бессильными, грозно собака
На человека чужого рычит и готова кусаться,
Так его сердце внутри на их непотребства рычало.
В грудь он ударил себя и сердцу промолвил сердито:
«Сердце, терпи! Ты другое еще погнуснее стерпело
В день тот, когда пожирал могучих товарищей наших
Неодолимый циклоп. Ты терпело, пока из пещеры
Хитрость тебя не спасла, уже к верной готовое смерти»
. Так говорил Одиссей, браня в груди свое сердце.
И подчинилось приказу оно и сносить продолжало
Все, что тут делалось. Сам же он с боку ворочался на бок
Так же, как если желудок, наполненный жиром и кровью,
Жарит на сильном огне человек и его непрерывно
С боку ворочает на бок, чтоб был он готов поскорее, —
Так Одиссей на постели покоя не знал, размышляя,
Как на лишенных стыда женихов — одному против многих —
Руки ему наложить. Подошла к нему близко Афина,
С неба сошедши на землю, принявшая женщины образ.
Стала в его головах и к нему обратилася с речью:
«Что ты не спишь, наиболе несчастный меж всеми мужами?
Что тебе надобно? Вот он, твой дом, вот жена твоя в доме,
Вот он и сын твой, какого иметь пожелал бы и всякий».
Ей на это в ответ сказал Одиссей многоумный:
«Все это ты говоришь, богиня, вполне справедливо.
Вот чего я, однако, никак разрешить не умею:
Как на лишенных стыда женихов, одному против многих,
Руки мне наложить? Их всегда здесь толпится так много!
Соображенье еще и важнее мне сердце смущает:
Если я даже, по воле твоей и Кронида, убью их, —
Как я последствий смогу избежать? Подумай об этом».
Так отвечала ему совоокая дева Афина:
«Тот же всегда! Доверяют и другу, похуже который
Смертным родился на свет и ума не имеет такого.
Я же, богиня, давно охраняю тебя непрестанно
Во всевозможных трудах и ясно скажу тебе вот что:
Если бы воинов сильных хотя бы и двадцать отрядов
Нас окружило, убить собираясь в Аресовой схватке,
То и тогда и коров и овец мы у них бы угнали!
Пусть же возьмет тебя сон. Большое мученье на страже
Бодрствовать ночь напролет. Из несчастий ты вынырнешь скоро».
Так сказала и сон ему пролила на ресницы.
После того на Олимп богиня богинь удалилась.
Сон, разрешающий скорбь у людей, расслабляющий члены,
Им овладел. В это время как раз Пенелопа проснулась,
Села на мягкой постели своей и заплакала горько.
Горестным плачем когда Пенелопа насытила дух свой,
Прежде всего начала Артемиде богине молиться:
«Зевсова дочь Артемида, богиня владычица, если б
В грудь поразивши стрелой, ты дух мой исторгла из тела
Тотчас, теперь! Или позже меня подхватила бы буря
И унесла бы далеко дорогой, окутанной мраком,
В устье швырнув Океана-реки, круговратно текущей!
Ведь унесла ж дочерей Пандареевых некогда буря.
Боги родителей их истребили, они сиротами
В доме остались. Вскормила детей Афродита богиня
Сыром, сладостным красным вином и медом сладчайшим.
Гера дев одарила умом, красотой, Артемида
Чистая — стройностью стана, богиня Паллада Афина
Их обучила искусству во всяческих женских работах.
Раз на великий Олимп поднялась Афродита богиня
С просьбой к отцу, чтобы девам свершенье цветущего брака
Дал веселящийся молнией Зевс, который все знает,
Что предназначено в жизни судьбою, что нет человеку.
Гарпии девушек прочь в это время умчали из дома
И предоставили их попеченью ужасных эринний.
О, если б так и меня олимпийские боги сгубили
Или б сразила стрелой Артемида, чтоб я Одиссея
Снова увидеть могла, хоть сошедши под страшную землю,
Чтобы мне быть не пришлось утехою худшего мужа!
Переносимы, однако, бывают несчастья, когда кто
Плачет все дни напролет, жестоко печалуясь сердцем,
Ночи же сон им владеет. Про все человек забывает —
И про печаль и про радость, лишь сон ему веки покроет.
Мне же и самые сны лишь зловещие бог посылает.
Кто-то, на мужа похожий, меня обнимал этой ночью,
Был он, каким отправлялся в поход. Охватила мне сердце
Радость, и думала я, что это не сон, а уж правда».
Так говорила. Пришла между тем златотронная Эос.
Горестный плач Пенелопы до слуха дошел Одиссея.
Он в сомненье пришел и подумал: быть может, царицей
Узнан уж он и она над его головой наклонилась?
Взяв одеяло, овчины собрав, на которых лежал он,
В зале на кресло сложил Одиссей их, а шкуру воловью
Вынес наружу. И, руки воздевши, молился он Зевсу:
«Зевс, наш отец! Если все вы меня, хоть измучив немало,
Морем и сушей в отчизну сюда привели не случайно,
Пусть кто-нибудь, кто проснется, мне вымолвит вещее слово, —
Здесь, внутри, а снаружи пусть знаменье будет от Зевса!»
Так сказал он, молясь. И Зевс его мудрый услышал.
Тотчас он загремел с сияющих глав олимпийских,
Сверху, из туч. Одиссей большую почувствовал радость.
Вещее ж слово вблизи раздалось, от рабыни, из дома,
Там, где мололи муку рабыни для пастыря войска.
Их двенадцать трудилось на мельницах женщин, готовя
Ячную к хлебу муку и пшеничную — мозг человека.
Спали другие, окончив работу, а эта, слабее
Всех остальных, лишь одна продолжала все время работать,
Жернов оставив, она вдруг промолвила вещее слово:
«Зевс, наш родитель, владыка богов и людей земнородных!
Как оглушительно ты загремел с многозвездного неба!
Туч же не видно нигде. Это — знаменье дал ты кому-то.
Слово несчастной исполни, с которым к тебе обращаюсь.
Пусть пленительный пир в чертогах царя Одиссея
Нынче для всех женихов окажется самым последним!
Те, кто трудом изнурительным мне сокрушили колени
В этой работе, пускай никогда уже впредь не пируют!»
Так говорила. И рад Одиссей был тому, что услышал,
Так же, как Зевсову грому: решил, что отмстит негодяям.
Все остальные служанки, собравшися в дом Одиссея,
Неутомимый огонь на большом очаге запалили.
Встал с постели меж тем Телемах, на бессмертных похожий,
В платье оделся, отточенный меч чрез плечо перебросил,
К белым ногам привязал красивого вида подошвы,
Крепкое в руку копье захватил, заостренное медью,
Остановился, ступив на порог, и сказал Евриклее:
«Милая нянюшка, как же вы странника в доме почтили?
Дали ль поесть, уложили ль? Иль так он лежит, без уходами
Этого можно от матери ждать, хоть она и разумна.
То необдуманно вдруг человека окружит почетом
Худшего, то отошлет и лучшего с полным презреньем».
Тут ему Евриклея разумная так возразила:
«Нет, не вини ее нынче, невинную, сын дорогой мой!
Пил он вино, с Пенелопою сидя, сколько хотелось.
Есть же, ответил, не хочет. Ему она предлагала.
Только что время пришло, как о сне и постели он вспомнил,
Тотчас рабыням она постель постелить приказала.
Но, как очень несчастный, судьбой обойденный жестоко,
Под одеялом на мягкой постели он спать отказался.
На недубленую шкуру воловью с овчинами сверху
Лег он в сенях. Одеялом же мы его сами покрыли».
Так сказала она. С копьем Телемах из чертога
Вышел. Следом за ним две резвых собаки бежали.
Путь он направил на площадь к красивопоножным ахейцам.
Стала служанок скликать Евриклея, богиня средь женщин,
Дочь домовитая Опа, рожденного от Пенсенора:
«Живо, за дело! Одни — обрызгайте пол поскорее
И подметите его, а потом на кресла накиньте
Пурпурнокрасные ткани. Другие — столы оботрите
Губками, дочиста все пировые кратеры помойте,
Вымойте также и кубки двуручные. Третьи идите
Воду сюда принести из ключа, да скорей возвращайтесь:
Нынче здесь женихи отсутствовать будут недолго,
Очень рано придут, потому что для всех нынче праздник».
Так сказала. Охотно приказу они подчинились.
Двадцать женщин пошли за водою на ключ черноводный,
Все остальные умело взялись за работу по дому.
Вскоре и бодрые слуги пришли, хорошо и искусно
Стали поленья колоть. От ключа воротились с водою
Женщины. Следом за ними Евмей свинопас появился.
Трех он пригнал кабанов, отобравши средь всех наилучших.
Их он оставил пастись на дворе за прекрасной оградой.
Сам к Одиссею потом подошел и приветливо молвил:
«Странник, учтивее ль стали с тобою сегодня ахейцы
Или тебя по-вчерашнему здесь продолжают бесчестить?»
Так на это ему отвечал Одиссей многоумный:
«О, если б боги, Евмей, за дела отомстили, какие
Люди нахальные эти творят нечестиво и дерзко
В доме чужом! В них стыда не имеется даже частицы!»
Так Одиссей с свинопасом вели меж собой разговоры.
Близко козий пастух между тем подошел к ним, Меланфий.
Коз он гнал женихам на обед, между козами всеми
Самых отборных. И два пастуха ему гнать помогали.
Под колоннадою гулкой они своих коз привязали,
Сам же Меланфий сказал Одиссею, над ним насмехаясь:
«Надоедать и теперь еще в доме ты всем тут желаешь,
Клянча подачек себе? Еще не ушел ты отсюда?
Думаю я, что с тобою нам так разойтись не придется.
Раньше моих кулаков ты отведаешь! Слишком нахально
Клянчишь ты тут! Ведь не в этом лишь доме пируют ахейцы!»
Так говорил он. Ему Одиссей ничего не ответил,
Молча только повел головой, замышляя худое.
Третьим к ним подошел Филойтий, мужей повелитель.
Жирных козлов он пригнал с коровой неплодною в город.
Перевезли их туда перевозчики, так же, как прочих
Всех на остров они перевозят людей, кто придет к ним.
Под колоннадою гулкой старательно скот привязал он,
Близко совсем подошел к свинопасу и спрашивать начал:
«Кто, скажи мне, прошу я тебя, свинопас, этот странник,
В дом наш недавно пришедший? Каким похвалиться он может
Происхожденьем? Какого он племени? Где он родился?
Он хоть несчастлив, но видом с царем-повелителем сходен.
Боги людей, кто скитается много, в беду повергают,
Раз они даже царям — и тем выпрядают несчастье».
Так он сказал, подошел и, приветствуя правой рукою,
Голос повысив, слова окрыленные страннику молвил:
«Радуйся много, отец чужеземец! Будь счастлив хотя бы
В будущем! Множество бед в настоящее время ты терпишь!
Зевс, наш родитель! Меж всеми богами ты самый жестокий!
Ты не жалеешь людей, тобою же на свет рожденных,
Ты предаешь их несчастьям и самым тяжелым страданьям!
Потом прошибло меня и ударило в слезы, когда я
Вспомнил, взглянув на тебя, Одиссея. И он ведь, наверно,
Бродит в таких же лохмотьях в каких-нибудь странах далеких,
Если он еще жив и видит сияние солнца.
Если ж его уж не стало и в область Аида сошел он, —
Горе мне, Одиссей безупречный! В стране кефалленцев
Мальчиком малым меня ведь сам он к коровам приставил.
Сильно они у меня размножились. Стада такого
Широколобых коров у другого нигде не найдется.
Люди чужие теперь пригонять мне велят на съеденье
Наших коров им, ни сына его не стесняясь, ни кары
Вечных богов не боясь. Они поделить уж готовы
Все богатства давно из отчизны отбывшего мужа.
Мысль; однако, мне в грудь нередко приходит такая:
Очень плохо, конечно, раз сын у него остается,
В край другой удалиться, с коровами этими к людям
Чуждым уйти. Но еще мне противнее, здесь оставаясь,
Мучиться, глядя, как люди чужие коров истребляют.
Невыносимо все это терпеть. И я бы давно уж
Стадо с собою увел и к царю перебрался другому.
Жду я, однако, все время, что, может быть, снова вернется
Этот несчастный и всех женихов по домам их разгонит».
Так, отвечая на это, сказал Одиссей многоумный:
«Ты не походишь, пастух, на плохого иль глупого мужа,
Я убеждаюсь и сам, что мудрость вошла в твое сердце.
Вот что тебе сообщу я, поклявшись великою клятвой:
Будь мне свидетелем Зевс, потом этот стол ваш радушный,
Этот очаг Одиссеев, куда приведен я судьбою, —
Ты не успеешь уйти, а домой Одиссей уж вернется.
Сам своими глазами увидишь ты, если захочешь,
Как избивать он начнет женихов, господами тут ставших».
Так на это в ответ коровий пастух ему молвил:
«О, если б то, что сказал ты, привел в исполненье Кронион!
Ты бы увидел, что есть у меня и сила и руки!»
Всем бессмертным богам и Евмей свинопас помолился,
Чтобы вернулся в свой дом наконец Одиссей многомудрый.
Так все трое они вели меж собой разговоры.
А женихи в это время готовили смерть Телемаху.
Вдруг высокопарящий орел пролетел перед ними
С левой руки. В когтях его робкая билась голубка.
С речью тогда к женихам Амфином обратился и молвил:
«Нет, друзья, не удастся нам это решение наше, —
Нам не убить Телемаха! Давайте-ка, вспомним о пире!»
Так сказал Амфином. И одобрили все предложенье.
В дом воротились они Одиссея, подобного богу,
Сняли с плеч плащи и, сложив их на стулья и кресла,
Жирных начали резать козлов и огромных баранов,
Тучных начали резать свиней и корову из стада.
Между собой потроха, поджарив, они поделили
И замешали в кратерах вино. Евмей свинопас им
Чаши раздал, по столам же коровник Филойтий расставил
Хлеб в прекрасных корзинах. Вино разливал им Меланфий.
Руки немедленно к пище готовой они протянули.
Хитрость замыслив свою, Телемах посадил Одиссея
Возле порога, внутри построенной прочно столовой.
Там Телемах поместил табурет неприглядный и столик,
Порцию подал отцу потрохов, вина в золотую
Чашу налил и с такими к нему обратился словами:
«Здесь теперь ты сиди, вино распивая с мужами.
От оскорблений же всех женихов и от рук их тебя я
Сам берусь защитить, ибо этот наш дом — не харчевня.
Это дом Одиссея, его для меня приобрел он.
Вас же прошу, женихи, не браниться и сдерживать руки.
Иначе как бы тут ссорой и битвой не кончилось дело!»
Так он сказал. Женихи, закусивши с досадою губы,
Смелым дивились словам, которые вдруг услыхали.
К ним тогда Антиной обратился, рожденный Евпейтом:
«Всем нам придется принять слова Телемаха, ахейцы,
Как ни обидны они, — с большой говорит он угрозой!
Зевс не позволил Кронион, а то бы давно уж ему здесь
Рот мы заткнули, хотя говорун он и громкоголосый!»
Так сказал Антиной. Но тот равнодушен остался.
Вестники жертвенный скот в это время вели через город
Для гекатомбы священной богам. Собиралися толпы
Длинноволосых ахейцев под тень Аполлоновой рощи.
Мясо тем временем было готово и с вертелов снято.
Все, свою часть получив, блистательный пир пировали.
Те, кто прислуживал, долю такую ж совсем Одиссею
Подали, как и самим женихам. Так велел Телемах им,
Милый сын Одиссея владыки, подобного богу.
У женихов не совсем подавила Афина желанье
От издевательств обидных сдержаться. Хотела богиня,
Чтобы сильней огорченье прошло в Одиссеево сердце.
Был среди женихов один человек беззаконный.
Он назывался Ктесипп. А жил на острове Заме.
Гордый богатством отца своего, домогался он также
Брака с женой Одиссея, давно уж не бывшего дома.
С речью такою Ктесипп к женихам обратился надменным:
«Слушайте, что я хочу вам сказать, женихи удалые!
Как полагается, долю свою получил чужеземец,
Равную с нашей. И это вполне справедливо. Зачем мы
Будем гостей обижать Телемаха, сюда приходящих?
Дай-ка, однако, гостинчик и я ему дам, чтобы мог он
Сделать подарок служанке, которая здесь его мыла,
Иль другому кому из рабов Одиссеева дома!»
Так ой сказал и, схвативши в корзине рукой мускулистой
Ногу коровью, швырнул в Одиссея. Но голову тихо
Тот наклонил и избегнул удара. С насмешкою тайной
Он про себя улыбнулся. Нога же ударилась в стену.
С грозным словом к Ктесиппу тогда Телемах обратился:
«Благословлять бы, Ктесипп, тебе надо удел свой, что в гостя
Ты моего не попал! Твоего избежал он удара.
Иначе острым копьем тебя я насквозь пронизал бы,
И не о браке отцу твоему хлопотать здесь пришлось бы —
О погребеньи твоем! Бесчинств не желаю я ваших
Дольше терпеть. Я все понимаю и знаю прекрасно,
Что хорошо и что хуже. А раньше ведь был я ребенком.
Волей-неволею все же терпеть приходилось нам, глядя,
Как вы наш скот забивали, как хлеб и вино истребляли.
Что я поделать бы мог? Один не пойдешь против многих.
Новых, однако, обид и вражды я вам тут не позволю!
Если ж меня самого вы убить собираетесь медью,
Сам я того же хочу. Умереть мне гораздо приятней,
Чем непрерывно смотреть на творимые здесь непотребства —
Как гостей обижают моих, как позорно бесчестят
Женщин-невольниц моих в покоях прекрасного дома!»
Так говорил он. Молчанье глубокое все сохраняли.
Дамасторид Агелай наконец обратился к ним с речью:
«На справедливое слово, друзья, обижаться не нужно
И отвечать на него не годится враждою и бранью.
Больше не следует этого вам обижать чужеземца
И никого из рабов, в Одиссеевом доме живущих.
Я бы сказал Телемаху и матери доброе слово;
Очень, быть может, оно бы понравилось сердцу обоих,
Все то время, пока вы в груди не теряли надежды,
Что Одиссей многомудрый воротится в дом свой обратно,
Мы не имели причины сердиться на медленность вашу,
Что вы нас держите в наших домах. Это вышло бы лучше,
Если бы вдруг Одиссей воротился и в дом свой приехал.
Нынче ж вполне очевидно, что он уж домой не вернется.
К матери близко подсев, за того убеди ее выйти,
Кто всех знатнее из нас и всех на подарки щедрее,
Чтобы ты радостно мог наследством отца наслаждаться,
Есть и пить, а она — хозяйствовать в доме другого».
Тут Агелаю в ответ Телемах рассудительный молвил:
«Зевсом клянусь, Агелай, и скорбями отца я, который
Где-то вдали от Итаки своей иль погиб, иль блуждает, —
Браку матери я не препятствую, сам убеждаю
Выйти ее за того, за кого пожелает. Я много
Дам ей даров. Против воли ж ее принудительным словом
Из дому выгнать не смею. Не дай бог, чтоб это случилось!»
Так сказал Телемах. И тогда в женихах возбудила
Смех неугасный Афина и все у них мысли смешала.
Неузнаваемы сделались их хохотавшие лица.
Ели сырое, кровавое мясо. Слезами глаза их
Были полны, и почувствовал дух приближение воплей.
Феоклимен боговидный тогда перед ними воскликнул:
«О вы, несчастные! Что за беда разразилась над вами?
Головы, лица, колени у вас — все окутано ночью!
Стоны кругом разгорелись, и залиты щеки слезами!
Кровью забрызганы стены и ниши прекрасные залы!
Призраков сени полны, собой они двор заполняют,
В мрак подземный Эреба несутся стремительно. Солнце
С неба исчезло, зловещая тьма на него набежала!»
Средь женихов раздался на слова его хохот веселый.
Начал к ним говорить Евримах, Полибом рожденный:
«Спятил с ума из чужбины недавно приехавший странник!
Юноши! Надо его поскорее из этого дома
Вон отправить на площадь, раз ночь он кругом тут увидел!»
Феоклимен боговидный на это сказал Евримаху:
«Нет, Евримах, в провожатых твоих я ничуть не нуждаюсь.
Две есть ноги у меня, и глаза есть, и уши. В груди же
Не поврежден мой рассудок и вовсе не вышел из меры.
С ними отсюда пойду я. На вас надвигается быстро,
Вижу я, грозная гибель! Ее никому не избегнуть
Из женихов! Совершаете вы нечестивое дело,
В самом доме царя Одиссея людей оскорбляя!»
Кончив, пошел он из двери для жизни удобного дома,
В дом к Пирею пришел, и тот его принял радушно.
Глядя один на другого, задеть Телемаха желая,
Начали все женихи над гостями его издеваться.
Так не один говорил из юношей этих надменных:
«Хуже гостей, чем твои, Телемах, и найти невозможно!
Первый гость твой — бродяга, нахально ко всем пристающий,
Жадный в еде и в питье, ни к какой не способный работе,
Всякой силы лишенный — земли бесполезное бремя!
Этот пришелец другой поднялся, чтобы здесь прорицать нам.
Если б послушаться нас ты хотел, то было бы лучше:
Бросим-ка их в многовеслый корабль и к сикелам обоих
Их отвезем. Мы за них там получим прекрасную плату».
Так женихи говорили. Но он равнодушен остался,
Только молча глядел на отца, дожидаясь, когда же
На женихов-наглецов наложить соберется он руки.
На табуретке красивой усевшись насупротив зала,
Многоразумная старца Икария дочь Пенелопа
Слушала все, что они говорили в обеденном зале.
Смех раздавался веселый. Обед был обилен и вкусен:
Очень много скота женихи для обеда забили.
Быть, однако, печальней не мог бы тот ужин, который
Вскоре должны были здесь приготовить богиня и мощный
Муж для людей, нечестиво свои непотребства творивших.